Елена Григорьева. Старушка и компания

 

Посвящается всем одиноким старушкам,

а также кошкам, живущим при храме

 

Жила-была одна старушка. Вообще-то, она не старая была, просто так называлась – «старушка». Жила она в деревне недалеко от станции, в домике с садом и огородом. И не было у этой старушки никого-никого: ни дочки, ни внучки, ни кошки, ни собаки, ни паучка, ни сверчка – ну просто-напросто ни одного живого существа…

Что делать бедной старушке? Вот умрет она, и кому все это достанется: и дом, и сад, и огород, и цветы на подоконнике? А еще - записки в старом комоде, шкатулка, запертая на ключ, читанная-перечитанная книжка в кожаном переплете? Да мало ли что!..

Разные мысли проносились в голове нашей старушки, разные голоса она слышала, но однажды… Однажды будто кто нашептал ей: «время пришло-о-о!» «Что бы это значило? Откуда этот голос?» Старушка посмотрела в зеркало, словно надеясь увидеть кого-то, кроме себя, потом почему-то в окно, где стрекотали кузнечики, а рука уже сама потянулась к ручке и листку бумаги, и непонятно как, написалось вдруг объявление такого вот содержания: «Одинокая старушка нуждается в хорошем обществе».

Раньше бы наша старушка ничего такого себе не позволила, но это было РАНЬШЕ! А ТЕПЕРЬ… теперь старушка прикрепила объявление к двери местного магазина, перечитала его несколько раз и весьма довольная собой подумала: «Как тонко, как умно сказано – «хорошее общество!» Конечно же, его прочтут люди достойные, а не какие-то там пьянчужки, дворняжки, гулящие кошки…»

Но внутренний голос посоветовал ей остановиться…

И правильно сделал! Потому что первым «живым существом» оказалась именно…ну, правильно, вы уже догадались, а теперь послушайте, как это было.

Утром, чуть свет, в дверь кто-то поскребся... Старушка накинула свой любимый халатик (тот самый, голубой, с оборкой внизу) и пошла открывать. На пороге стояла кошка, трехцветная, не сильно худая, но и не то чтобы упитанная, очень симпатичная.

- Что Вы хотели, милочка?

- Я по объявлению, - важно ответила кошка и смело вошла в дом.

- Простите, а как вас зовут?- спросила старушка, семеня следом.

– Лизавета. Я раньше при храме жила, а потом батюшку убили, иконы разграбили, и осталась я без места.

«При храме жила, - подумала старушка, - это хорошая рекомендация. Значит, ничего лишнего себе не позволит. И котов приводить не станет...»

-А характер у вас какой?

-Покладистый, - ответила Лизавета.

- Ну что же, давайте я вам покажу кухню и все остальное. И старушка повела Лизавету знакомиться с Домом.

Разумеется, все, что показывала старушка, мало интересовало Лизавету, как сказала она себе - «прошлись по поверхности». Главное же - находилось «под» или «над», а также на чердаке и в других потаенных местах. Среди прочего Лизвавета обнаружила две детские игрушки, железную ванночку и часы с кукушкой, которые держал позолоченный человечек с черным лицом, от которого Лизавета (если вы, конечно, дочитаете эту сказку) сильно пострадает в будущем.

…Вторым «живым существом», которое появилось ровно на другой день, оказался пес (его старушка тоже поминала у магазина), немолодой, но с хорошей осанкой и весьма достойной внешностью. Окрас у него был серый, линялый, глаза добрые.

- Вам что?- спросила старушка.

- Я собственно по объявлению, насчет общества…

Лизавета, которая из осторожности пряталась за спиной хозяйки, вышла вперед:

- Как звать? Какого роду-племени?

- Филимон я, из простых, дворняга…

- А правила приличия знаете? Дом охранять можете? – поинтересовалась старушка.

- А как же! – завилял хвостом Филимон. – Я всю жизнь у сапожника служил, клиентов принимал, сапоги могу тачать, дом охранять, в еде неприхотлив, скромен…

Старушка переглянулась с Лизаветой. За прошедшие сутки они уже научились понимать друг друга без слов.

- А что с сапожником? – спросила Лизавета.

- Спился он…- вздохнул Филимон. – Пил много, но меня в обиду не давал!.. «На Филю не отзывайся, - говорил, - только на «Филимона»!

- А чего же он пил? С горя или так? - поинтересовалась старушка.

- И с горя, и так…Ежели заплатят за работу, пил с радости, а нет работы – с горя… «Не любят нас, Филимон, не уважают!..» И плакал.

-Ну вот что, дружок, - сказала старушка, - конуры у меня нет, будете жить в доме. Где Вам удобнее?

Филимон осмотрелся.

- В прихожей, за занавеской.. чтобы вас не стеснять – дамы все-таки…

И Филимон остался у старушки.

Стали они жить втроем. Хозяйством всем занималась Лизавета – она и готовила, и убирала, и запасы делала. Филимон охранял дом, чинил старую обувь, рассказывал о своей многотрудной жизни у сапожника.

Надо сказать, что с появлением Лизаветы и Филимона статус нашей старушки в деревне резко повысился. Теперь это была не просто «старушка», а хозяйка с жильцами. Если раньше ей отпускали одну буханку хлеба, то теперь – целых три. «Нас ведь трое, - словно оправдываясь, объясняла старушка.

Лизавета ввела в доме строгие порядки. Учитывая скромную пенсию хозяйки, излишеств себе не позволяли, покупали все самое дешевое, кроме парного молока, которое брали у соседки бабы Вари.

Пенсию приносила почтальонша Лида. Старушка расписывлась в ведомости и беспрекословно отдавала все Лизавете. Та раскладывала «малое пожертвование», как она называла пенсию, на три кучки. Первая - за квартиру, вторая – на еду, третья – прочие расходы: на покупку мыла, бумаги для заклеиваня окон к зиме и других мелочей.

Была у Лизаветы и так называемая «заначка» для нужд трудящихся, которые Лизавета выполняла по мере необходимости. Так, по просьбе Филимона ему была куплена специальная миска для косточек, которую можно было гонять из угла в угол. Самой Лизавете – теплая подстилка и домашний туалет розового цвета («я давно о таком мечтала!»), хозяйке – боты, которые завезли в магазин. Из этой же заначки заплачено было Филимону за починку обуви и тех самых часов с кукушкой, что валялись в чулане.

Надо сказать, что Лизавета сразу невзлюбила эту «выскочку», которая каждые полчаса открывала дверцу своего домика и громко кричала «ку-ку, ку-ку!» Для Лизаветы, которая спала чутко и просыпалась от малейшего шороха, это было подобно удару грому среди ясного дня! Первый раз она отделалась легким испугом. Дело было так: Лизавета села возле часов, которые стояли на телевизоре, и как только кукушка высунулась из своего домика, хватила ее лапой. Вслед за этим последовало дикое «мяу!», и Лизавета замертво упала на пол.

-Боже мой! – запричитала старушка и, схватив Лизавету, стала приводить ее в чувство. Подбежавший Филимон сразу определил «место поражения» и начал вылизывать раненую лапку. Придя в себя, Лизавета стала поносить ни в чем неповинную кукушку, в то время как виновата была вовсе не она, а дверца, которая захлопнулась с такой скоростью, что Лизавета не успела отдернуть лапу.

Второй – и последний раз – случился примерно через неделю. К тому времени часы переставили повыше, на буфет.

- От греха подальше, - сказала старушка.

Но Лизавета забралась и туда. Сначала она несколько раз царапнула позолоченного человека, словно говоря: дождетесь вы у меня! Потом, когда дверца открылась, с быстротой молнии сунула лапу в домик, надеясь навсегда покончить с выскочкой, но не удержалась и вместе с часами полетела вниз…

Казалось, что от грохота и душераздирающего крика, переходящего в визг, от которого лопаются самые прочные барабанные перепонки, проснулась вся деревня…Лизавета неделю пролежала с опухшей лапой, а часы – часы сломались навсегда и нашли свое место на помойке, куда их торжественно отнес Филимон. Порой туда наведывалась Лизавета – царапала черного человека и безуспешно пыталась вытащить кукушку из ее укрытия, чтобы воздать по заслугам.

… Без молитвы ТЕПЕРЬ еды не начинали: «Разве мы дикари какие, чтобы на еду бросаться?»- передавая интонацию батюшки объясняла Лизавета и подробно благодарила Бога за хлеб и сыр, сметану и молоко, а также сосиски, селедку и конфеты «Лакомка». В пост разрешались только рыба и нежирный творожок, из-за чего с Филимоном возникали постоянные споры.

- Сама говорила, что Серафим медведю хлебушек оставлял…- скулил он.- А я чем хуже?

- Так то медведь! Он же дикий, голодный, а ты в доме живешь!

- Я к постам не привык, - продолжал свою песню Филимон, - у меня от них головокружение и слабость в ногах… Серафим - тот зверя жалел!..

Но случалось, что и Лизавета проявляла милосердие к постящимся, и разрешала бедняге съесть маленькую косточку.

Старушке новые порядки нравились. Особенно после того, как она увидела фотографии великой княгини Елизаветы Федоровны. Лизавета притащила их из разрушенного Троицкого храма, куда частенько наведывалась в поисках живности. На одной фотографии это была настоящая принцесса в белом подвенечном платье, на другой – она же, но уже в монашевском одеянии, в окружении приютских детей. «Не брезговала малютками, - вещала Лизавета, - даром, что принцесса! Говорят, еду им привозила, одежду, самых маленьких брала на руки и называла «мой ангел»…

После этих рассказов старушка долго не могла успокоиться.Она ходила из угла в угол, выдвигала ящики комода, доставала какие-то письма, потом прятала их обратно…

Лизавета и Филимон видели это и расстраивались.

-Душа душу ишет, - глубокомысленно отмечала Лизавета.

- Человеческую… - вздыхал Филимон.

Но больше всех расстраивалась сама старушка, потому что какой-то противный голос все время нашептывал ей: «Какое убожество, жить на старости лет в компании дворняги и бродячей кошки!» Старушке было очень стыдно за этот голос. Она спорила с ним: «Лизавета – кошка не бродячая, а храмовая. Мало того, что она названа в честь великой княгини Елизаветы Федоровны, принцессы Гессенской, так еще и готовит, и убирает за всеми нами…А Филимон – да такой преданности, такой любви я во всю мою жизнь не видела...»

После ужина старушка обычно включала телевизор, Лизавета прыгала ей на колени, а Филимон уходил за занавеску и недовольно ворчал оттуда:

- Опять этого бездельника включили! (так он называл телевизор).

- Ну почему же бездельника? – удивлялась старушка. – Только от него и узнаешь последние новости, а какие душевные фильмы он показывает!..

- Да-да, - поддакивала Лизавета, - до слез душевные…

- А по мне, так бездельник! - ворчал Филимон. – Болтает с утра до ночи… вон, сапожник мой - бывало за день и десяти слов не скажет, а обувь починял – высший класс!

- Так он гвоздики во рту держал, - встревала Лизавета, - оттого и молчал.

При слове «гвоздики» душа Филимона улетала в сапожную мастерскую и вдыхала привычные ей ароматы обувного клея с примесью каучука, гуталина и еще чего-то неуловимого…

Но однажды – однажды случилось событие, которое в корне изменило отношение нашего пса к «говорящему ящику». В тот вечер бездельник передавал обычные новости, как вдруг Филимон, случайно проходивший мимо, остановился как вкопанный. Лизавета, которая было задремала, приоткрыла один глаз, затем другой и мигом спрыгнула с колен хозяйки.

… С экрана на них смотрели сотни, - нет, тысячи! - их сородичей. Они восседали на коленях у своих хозяев в благоговейном молчании, словно участвуя в какой-то важной церемонии. А потом произошло вообще нечто невообразимое: хозяева стали подносить своих питомцев к священнику в белом облачении, и тот благословлял каждого, не пропуская никого из пришедших – ни морскую свинку, ни кошечку, ни собачку…

- Боже мой! Что это было? – всплеснула руками наша старушка.

-«Это была ежегодная церемония благословения животных в кафедральном соборе Иоанна Богослова в Нью-Йорке, - ответил «бездельник». -  Благословение в этот день получили орел, сова, гусь, пони, несколько дюжин мышей и хомячков, верблюд, черный козел, около десятка попугаев, сверчок и целый сонм принаряженных кошек и собак».

Трудно передать, что произошло после этих слов с Филимоном! Он стал носиться мимо бездельника с огромной скоростью, тормозя на поворотах и грозя разнести вдребезги все, что попадалось ему на пути…

-Где это? Где этот Нью-Йорк? – спрашивал Филимон. –Я хочу немедленно туда. ..

- Ах, я не знаю, не знаю, но это похоже на сон!.. – Лизавета тоже была в смятении: сколько лет она жила при храме, но ничего подобного не видывала! Разодетые в пух и прах кошечки, ослы, верблюды, обезьяны, и над всем этим рука священника…

Старушка с сожалением посмотрела на своих постояльцев:

- Ну дорогие мои, Нью-Йорк – это ведь за океаном!

Филимон притормозил и уставился на хозяйку:

- Значит, мы туда не добежим?

- Ну, разве что каким-нибудь чудом!..Впрочем…

И старушка, будто вспомнив о чем-то, направилась в прихожую, откуда вернулась с огромным старым глобусом, пролежавшим долгие годы в одном из чуланов. Отряхнув его от пыли и ткнув пальцем в какую-то точку, она сказала:

-Кажется, это здесь…

Филимон встал на задние лапы, и обхватив глобус передними, начал раскручивать его, словно желая как можно скорей попасть в благословенный город Нью-Йорк, но потом не удержался и вместе с глобусом покатился по полу. Подбежавшая Лизавета попыталась было остановить вращающийся шарик, но поскользнулась и распласталась рядом…После недолгой возни, глобус, наконец, водзрузили на стол, и старушка, превратив сахарные щипчики в указку, прочертила линию - от места их проживания – через полглобуса - к пункту назначения, где виднелась маленькая женская фигурка в короне и с факелом.

Проследив за щипцами, которые скользили по разноцветным квадратикам, грозя поцарапать их или вовсе смести с лица Земли, и бесконечному голубому пространству океана, Лизавета безнадежно махнула хвостом:

- Ах, и говорить не о чем… а самолетом лететь - да у нас и справок прививочных нет…

Филимон тоже оценил расстояние и уже поплеся было за занавеску, чтобы вовсю предаться своему горю, как вдруг бездельник снова заговорил:

«В день памяти святого Франциска, покровителя всех животных, защитники «братьев наших меньших» привезли на церемонию собак из городских приютов, в надежде, что благословение Божие поможет им обрести собственный дом».

Лизавета с Филимоном снова кинулись к «говорящему ящику» и увидели тот же собор с высокими сводами, принаряженных кошек и собак, священников в белоснежных облачениях и длинную терпеливую очередь… На этот раз Филимону удалось рассмотреть стройных поджарых борзых в подштанниках, завитых пудельков и маленькую лохматую собачку с такими печальными глазами, что хоть сейчас бросайся в воду…

- Ты слышал, что сказал бездельник? – спросила Лизавета.

- Что-то про собак из городских приютов…

- Он сказал, что их привезли за благословением, чтобы они обрели собственный дом!

- И что? – удивился Филимон.

- А то, что мы с тобой его уже обрели!

Филимон с удивлением воззрился на хозяйку, словно впервые осознав ее благодетельную роль в своей жизни. Потом трижды обежал ее, лизнул в щеку и улегся, положив голову на старые войлочные тапки, которые сам же и починял. В голове его крутилась печально-благодарная песенка:

 

«У меня есть и дом,

И постель, и еда,

О, хозяйка, спасибо!

А ведь РАНЬШЕ всегда

Выгоняли меня,

Ночевал я где-либо:

На помойке, в сарае, в лесу

И на старом кладбище,

Ну скажите же старому псу,

Разве это жилище?.»

Филимон вспомнил свою жизнь бродяги, всеми гонимого и презираемого…

- Когда спился мой сапожник, я остался один, жил на помойке, трясся от холода…- начал подвывать он.

- И я… я тоже спала на кладбище, - подтянула Лизавета, - мерзла в разрушенном храме…

- Меня не пускали даже на порог… выставляли миску с остатками еды, как подачку…

- Надо мной издевались мальчишки… поджигали хвост…

Воспоминания чуть не кончились всемирным потопом, но Лизавета вовремя опомнилась:

- Зато ТЕПЕРЬ мы живем в доме, и у нас есть теплая постель и сметана к завтраку!….а это означает, это означает… что мы уже получили Божие благословение!

- Получили? Но когда?

- Божие благословение действует невидимым образом… - загадочно произнесла Лизавета, и Филимону пришлось ей поверить – уж в чем в чем, а в этом она разбиралась куда лучше его!

Наконец, когда Филимон осознал, что ему незачем лететь в далекий город Нью-Йорк, он успокоился и пошел спать за свою занавеску, Лизавета улеглась на привычное место, а старушка … старушка все бродила и бродила – с кухни в прихожую, из прихожей - в комнату и обратно.

Дело в том, в тот вечер изменилась и наша старушка!..

«И как это РАНЬШЕ я не задумывалась, что благословение распространяется на всех – кошек, собак, и даже свиней! А это значит, что все одинаково заслуживают любви и внимания…»

И странное дело: противный голос, твердивший ей РАНЬШЕ об «убогой компании», куда-то исчез. ТЕПЕРЬ она слышала другие слова: «У тебя совсем неплохое общество!»

Старушка неслышно подошла к Лизавете, увидела как та вздрагивает во сне, улыбается и что-то тихо мурлычет…Потом проверила Филимона: тот лежал, свернувшись в клубочек, уши у него подрагивали во сне, и порой он быстро-быстро перебирал лапами, как будто куда-то спешил…

Наконец и старушка улеглась, заснула почти мгновенно и увидела сон: будто сидит она в огромном храме, с цветными витражами, на руках у нее – принаряженная в чепчике Лизавета, рядом – Филимон, в вязаном комбинезоне и галстуке вместо поводка. Кругом - такие же люди со своими питомцами- козликами, овцами, попугаями, и все улыбаются друг другу, и никто не лает и не кусается. И будто подходит к ней священник, кладет руку на голову и говорит: «За твои благодеяния ты будешь вознаграждена…»

Надо сказать, что сны в эту ночь приснились также Лизавете и Филимону.

Лизавета увидела себя в своем родном храме… Раннее утро, прихожан еще нет, она неспешно идет к алтарю, батюшка – за ней, открывает дверь и пропускает Лизавету вперед. Потом все окутывается кадильным дымом, и душа Лизаветы взлетает высоко-высоко, и парит над всеми – над певчими, прихожанами, образами и горящими свечами…Потом, когда очередь к батюшке рассеивается, она опускается с «небес», выходит из алтаря и идет мимо людей, все еще пребывая «там» и чувствуя себя причастной к чему-то очень важному, недоступному пониманию простых кошек…

Проснувшись, Лизавета сразу же сообразила, кто благословил ее на обретение дома: «Ну, конечно же, батюшка!..» Она потянулась, вспрыгнула на подоконник и, превратившись в неподвижную статую, стала смотреть в сторону храма, словно надеясь увидеть там выходяшего из ворот батюшку...

Филимону приснилась мастерская. Он лежал под столом, глядя на своего хозяина, который раскладывал на газетке купленную в местном магазине колбасу. «Зачем нам тарелки?- спрашивал хозяин и сам себе отвечал: - Их мыть надо. А на газетке поел, газетку свернул и газетку выбросил!..»

Проснувшись, Филимон радостно сообразил, кто выпросил для него дом и добрую хозяйку... «Больше некому… » Он выбежал на улицу, пометил все важные места и задумчиво потрусил к калитке…

Старушка проснулась ни свет, ни заря и сейчас же бросилась к старому комоду. Она выдвинула самый нижний ящик и достала оттуда… маленькую вязаную кофточку. Подержала ее в руках, а потом решительно принялась распускать. Смотав клубок, она достала из буфета старые спицы и уселась в кресло вязать.

«Наступают холода, - думала она, - а у Лизаветы нет ничего зимнего, да и у Филимона…»

К полудню обновки были готовы, и старушка, спрятав все под подушку, отправилась по каким-то важным делам…

  Скажу по секрету: она решила побывать в разрушенном храме, том самом, где жила Лизавета. Зачем? Кто знает, но вернулась старушка не с пустыми руками. В сумке у нее лежала маленькая иконка и слегка помятая, обгоревшая книжица о чудесной дружбе святых с животными, которую старушка тут же и принялась читать.

Первый рассказ был про оптинского старца Нектария, у которого жил кот, понимавший его с полуслова. Затем старушка узнала про отца Виталия, у которого была особенная кошка: во время поста она не брала колбасы, а когда все садились на молитву, тихо высиживала все правило. «Совсем как моя Лизавета!» - подумала старушка.

На обгоревшем листочке удалось прочитать ей и присказку, из которой следовало, что именно кот спас Ноев ковчег, когда нечистый вошел в мышь и пытался прогрызть дно. В последнюю минуту кот поймал эту зловредную мышь, и по этой причине все кошки будут в раю.

Старушка искренне порадовалась за Лизавету, но опечалилась за Филимона: про собак ничего такого сказано не было. Однако пролистав несколько страниц, она узнала удивительную историю про врача, который по совместительству был еще и священником. Однажды он увидел на дороге больную собаку, взял ее к себе и вылечил. В благодарность, собака осталась у доктора, преданно служила ему всю жизнь и порой приводила  больных собак, как будто просила: помоги и им тоже!

«Вот, – убеждала кого-то старушка, - собаки не только благодарны, но и сострадательны! Они обязательно должны быть в раю!»

Потом старушка прочитала послесловие и снова расстроилась, потому как оказалось, что «вся тварь стенает и мучается доныне» по вине человека и что только доброе отношение к животным может спасти положение!

С этого дня старушка стала внимательнее относиться к своим постояльцам. Она заметила, что Лизавета словно предупреждает каждое ее желание: если она собиралась сесть на тахту, Лизавета уже заранее перебиралась туда и согревала для хозяйки место. Если старушке было душно, быстрее молнии вспрыгивала на подоконник и открывала форточку.

То же и с Филимоном. Казалось, он находится в постоянной готовности исполнить любое ее поручение. Если хозяйка собиралась на улицу, он бросался открывать ей дверь, в дождь подавал зонтик и сапоги; когда она возвращалась – приносил тапки, тащил сумки на кухню, где их разбирала Лизавета.

«Да-да, - рассуждала старушка, - книг они не читают, институтов не кончают, но порой кажется, что знают гораздо больше нашего!»

Именно, именно! И знают, и понимают, и чувствуют!.. 

День, о котором я хочу вам рассказать, был особенным. Старушка пригласила Лизавету и Филимона… на примерку. Да-да, не удивляйтесь: Лизавета получила в подарок чепчик и попону, а Филимон – теплые штанишки.

- Я совсем как королева кошек! – говорила Лизавета, разглядывая свое изображение в зеркале.

Филимон не ожидал, что ему так пойдут штанишки.

- И тепло и элегантно! – радовался он, крутясь на задних лапах.

В общем, все были счастливы и решили обмыть обновки чаем с ароматом земляники и «Юбилейным» печеньем, которое берегли к ноябрьским праздникам.

- Теперь я буду вас обшивать и обвязывать, - сообщила старушка. – Сошью вам комбинезоны, свяжу носочки…

После чаепития Филимон с Лизаветой перемигнулись и уединились за занавеской…

Странные слова и междометия, доносившиеся оттуда, были понятны только посвященным: «она для нас… а мы?...то-то!....видел?... ну!... а в комоде, на нижней полке? – да… - а детскую кофточку?.. ага…ниточка от нашей хозяйки…какая? ….надо разнюхать…. заметано!»

Да, с этого дня жизнь в доме пошла совсем по другому сценарию! Старушка вдруг почувствовала себя совершенно изолированной от «хорошей компании». Зато Лизавета с Филимоном были спаяны как никогда! Они постоянно шушукались – то в коридоре, то за занавеской, а при появлении старушки начинали говорить о погоде, как принято в хорошем обществе. Но самое странное и непонятное было связано с постоянными отлучками Филимона из дома. Сначала на день, потом на два, на три, а однажды он пропадал целую неделю!

Наконец, терпение старушки лопнуло, и она задала Лизавете вопрос, что называется, в лоб:

- Куда отлучается Филимон?

Лизавета, не моргнув глазом, ответила:

- Он решил навестить своего дедушку.

«Странно, - подумала старушка, - Филимон никогда не упоминал о своем дедушке. Да, собственно, он и о родителях ничего не рассказывал!»

Когда вечером Филимон явился домой с высунутым от усталости языком, старушка полюбопытсвовала, как здоровье его дедушки. Но Филимон был подкован не хуже любого разведчика, и ответил, что так он называет своего сапожника, которому служил верой и правдой.

– А бегал я на могилку его, - говорил он слегка кося глазом, - снег расчистить, и так, прибраться…

Парировать старушке было нечем, но тайное так и не стало явным.

После этого случая Филимон сделал небольшую паузу в своих похождениях (чтобы успокоить старушку), а потом отправился в длительную командировку.

Во время его отсутствия старушка попыталась выведать у Лизаветы, уж не ищет ли Филимон нового хозяина, но та была неумолима как скала.

- Да как можно!.. Дружка своего ищет, с которым в один двор бегали…

Однако старушка явно чувствовала, что за ее спиной что-то готовится! Помимо шушуканья, таинственного перемигивания и странного молчания, она замечала у комода то одного, то обоих сразу, семенящих прочь с виноватым видом… Порой вещи, к которым она привыкла, оказывались на других местах, ящики комода выдвинуты, дверь чулана приоткрыта, а однажды… однажды она увидела, как Филимон листает книгу в кожанном переплете, в которой была спрятана… но не будем об этом…

Сколько времени продолжались так называемые «командировки» Филимона, сказать трудно. Во всяком случае, прошло никак не меньше трех месяцев, начиная с того дня, как он получил задание от Лизаветы что-то «разнюхать».

Итак, начиналась весна. Потекли первые ручьи, и земля показывалась во всей своей красе – с пожухлой прошлогодней травой, розоватыми камушками, глиной и черными кочками.

Солнце выглядывало несмело, отчего в воздухе все плыло и трепетало в ожидании птичьего гвалта, капели и зеленых почек. И вот настал день, когда Филимон прибежал домой с такой неописуемой радостью на физиономии, что скрыть ее было просто невозможно, как не скроешь весну, пожар или наводнение! Новость, которую он сообщил Лизавете, повисла в воздухе, но не удержалась и плюхнулась прямо в хозяйскую чашку! Брызги от нее полетели во все стороны, и старушка поняла, что случилось нечто необыкновенное…

Да-да, именно в тот день в дверь кто-то постучал…

-Кто там? – спросила старушка.

- Вы тут написали, ну, на листочке… в общем, вам еще нужно «хорошее общество?» - спросил испуганный детский голос.

-Я, право, не знаю, - растерялась старушка, обращаясь за поддержкой к Лизавете и Филимону.

А те стояли, сложив лапы на груди, и умильно кивали головами: мол, да, да, нужно!

- Ну, заходите, - ответила старушка и открыла дверь.

Перед ней стояла девочка лет 12-ти, грязная, как весенний снег, но веселая, как первые весенние лучи. Старушка заметила, что на ней было довольно легкое платье, старая и не размеру маленькая куртка, а на ногах – замызганные кеды.

-Ты кто?

- Я – Коля…

-Коля? – переспросила старушка. – Но ведь ты девочка!

- Просто у меня фамилия Колова, а зовут Оля, ну вот в приюте и прозвали - «Коля»…

- Так ты из приюта?..

- Ну…

- А родители?

- Нету. Папка ушел, когда еще маленькая была, а мама заболела и умерла.

Лизавета с Филимоном почему-то весело переглянулись, словно радуясь этому известию.

Старушка засуетилась, велела девочке переобуться, а потом… потом решительно сказала:

- Ну, такую грязную я тебя в дом не пущу, давай мыться!

Тут же Филимон с Лизаветой притащили старую ванночку, обнаруженную на чердаке, старушка нагрела воды, попробовала локтем, не горячо ли, и велела Коле садиться.

… Ах, посмотрели ли бы вы на эту картину со стороны! Разгоряченная, помолодвшая старушка, утирающая пот со лба; чистая до блеска – да что там до блеска, - до скрипа! - девочка в ванне, а рядом, с полотенцем на лапах и улыбкой до ушей Лизавета с Филимоном... Да, ради такой минуты стоило все это вытерпеть – и одиночество, и худые мысли, и томительное ожидание…

Вытирая Колю, старушка заметила, что глаза у девочки синие-синие, а за правым ушком – родинка. «Точь-в-точь, как у моей…» - мелькнуло у нее в голове.

- А как звали твою маму? – спросила она неожиданно.

- Ляля, - ответила девочка.

«Ляля, Ляля!»- хором подхватили Лизавета с Филимоном. А старушка… старушка схватилась за сердце и стала тихо садиться на пол…

…Как вы уже догадались, Коля оказалась прямой наследницей старушки – ее дома, сада, огорода, цветов на подоконнике и всего прочего, включая комод, буфет с посудой, старый глобус и т.д. и т.п. Говоря простым языком, Коля была той самой – да-да, произнесем наконец это слово! - внучкой, которой старушка могла передать все, чем владела – не только в прямом, но и в переносном смысле, то есть свое тайное тайных, в котором ничуть не меньше комнат, чердаков, тайных подвалов, но и светлых террас, пронизанных солнцем мансард, распускающихся цветов и занавесок…

За чаем старушка поведала, наконец, свою тайну: в молодости она влюбилась в цыгана и родила от него дочку…

- Золотые волосы и голубые глаза - вот такая была наша Ляля…А потом… потом мой цыган украл Лялю и ушел с табором…

- Бабушка, а ты? (Коля уже называла старушку «бабушкой»)

Почему ты не пошла вместе с ним?

- Потому что на мне оставалсь мама… ну, не могла же я ее бросить - одну, больную?..

- Да. – согласилась девочка. - А ты искала мою маму?

- Ну конечно! И в городе, и в деревнях, но цыган как след простыл!

Слушавший эту печальную историю Филимон наклонял морду то влево, то вправо, и по ушам его текли слезы… Бедный пес все понимал, но не вмешивался – он-то знал, куда ушли цыгане, стоявшие табором у деревни, знал он и отца бедной девочки…

- Но как ты оказалась здесь? Ведь это почти чудо!- спрашивала старушка, все еще не веря своему счастью.

- Когда мама заболела, она сказала: у тебя есть бабушка, запомни – бабушка в деревне… А потом - появилось это объявление «одинокая старушка нуждается в хорошем обществе»…

- Но как оно попало в приют? Ведь я повесила его на двери магазина?..

Коля повернулась к Филимону и подмигнула ему:

- Вот он… Он и принес, и дорогу показал…

Филимон…о, как скромно он потупился, как завилял хвостом, как попытался скрыть свою радость!

- Иди сюда, - позвала его старушка. – Она обняла Филимона, этого верного рыцаря, этого скромнягу, который совершил почти невозможное!.. («Он точно будет в раю!»)

- Но как? Как вы все это проделали?- спросила она, глядя на свое «хорошее общество».

-Ах, это наши маленькие тайны… - пролепетала Лизавета и скромно легла на телевизор, прикрыв его пушистым хвостом.

И тут старушке припомнилось все: шушуканье по углам, ответы невпопад, странная фраза «напал на след», а еще - выдвинутые ящики, где лежала единственная фотография, книга, в которой хранилось прощальное письмо, шкатулка с локоном…и потом! – этот сон! Священник и обещание, что она скоро будет вознаграждена… - все сошлось, как в пасьянсе и стало ясно, как белый день!..

 

Скажу честно, мне жаль расставаться с нашей старушкой и ее компанией. Мне бы хотелось узнать, как жила Ляля в таборе, почему осталась одна, вспоминал ли цыган нашу старушку и что будет дальше. Кто еще поселится в этом гостеприимном доме, какие еще тайны откроются… Но, увы, приходится ставить точку. Вот она - .

 

Вместо послесловия

Если вы случайно окажетесь в нашей деревне и увидите на двери магазина объявление «одинокая старушка нуждается в хорошем обществе», милости просим, заходите! Кто знает, может и Вы обретете здесь дом и неплохую компанию, как это случилось со всеми его обитателями.

 

 

 

Назад к списку